У Елизаветы Ковалёвой в 2014 году родился сын с синдромом Дауна. Сейчас Микаэлю уже четыре года, и он выглядит абсолютно счастливым ребёнком, который катается на велосипеде, плавает в бассейне и играет с животными. Мы поговорили с Елизаветой, чтобы узнать, как воспитывать ребёнка с трисомией и не считать это чем-то особенным.
О том, что у нашего ребёнка синдром Дауна, мы узнали уже после родов и очень удивились. Во время беременности скрининги и УЗИ (которых было десять) ничего не выявили. Мне было 28 лет, никаких рисков по возрасту. Честно скажу, мы даже не знали, что это такое. Когда нам сказали, мы очень испугались — мозг сразу нарисовал жуткую картину.
Родственники отреагировали спокойно. Но в наших семьях не было информации о трисомии, а то, что мы знали, было странным. Хотя мама училась в МГУ на психолога, 30 лет назад им давали совершенно неверную информацию: говорили про психологическое заболевание, а про генетику даже не знали.
Никто не ожидал, что в семье, где никогда не было никаких патологий, это возможно. О том, что это лотерея, мы узнали уже после. Первое время мы переживали: какое его ждёт будущее, что делать? Мы не понимали, сможем ли теперь нормально жить.
Я переживала даже не за него, а, кажется, из-за окружающих. Как они его воспримут? Может быть, его вообще лучше спрятать и никому не показывать? Я понимала, что мы будем его любить, но не знала, будут ли к нему хорошо относиться другие люди.
Нас пригласили в больницу на консультацию с местными генетиками, они нам показали фотографии семей, у которых растут такие дети. По фотографиям было понятно, что у них всё нормально. Нам сказали, что люди с синдромом бывают разные. Дополнительная хромосома у всех присутствует в разной степени: от 10% (мозаичная форма трисомии), до 100% — когда третья хромосома есть в каждой клетке тела. Это всё называется одним термином, синдром Дауна, но на деле получается, что влияние на человека сильно отличается.
Пока я ещё была в больнице, стала читать всё, что находила в интернете. Быстро поняла, что на многих русских сайтах старая и неправдоподобная информация
Стала читать на американских. Там я сразу обнаружила интервью с семьями с такими детьми. Именно они очень мне помогли. Было видно, что это обычные дети. Может быть, ребёнок не разговаривает, но в целом это не то, чего можно бояться, просто этим детям нужно больше помощи.
Ещё в больнице нам дали чёткие рекомендации по развитию Микаэля в первый год жизни. Мы делали Войта-терапию — упражнения, которые путём нажатия на определённые участки тела активируют нервную систему. Она нам очень помогла. Мика вовремя пополз, сел и встал, ходить начал в год и три месяца. Занятия занимают буквально пять минут в день, но они помогли запустить всю систему, с крупной моторикой у нас никогда не было больших проблем. Он менее ловкий, чем другие дети, ему сложнее даются какие-то вещи, но он бегает, прыгает и лазит.
Сначала мы делали упор на физическое развитие, а после года — уже больше на ментальное. Когда мы составляем план развития, я просто смотрю на Мику. В Москве есть фонд «Даунсайд Ап»: всем семьям, где есть ребёнок с синдромом, он предоставляет информационную поддержку, а если вы живёте в Москве, то можно ходить на занятия.
Мы заказали в фонде пакет литературы. Я прочитала все рекомендации, но из-за того, что дети разные, информацию, естественно, приходится адаптировать. Обязательно нужно смотреть на интересы ребёнка и уже на них строить программу. У нас Мика очень любит животных, поэтому все игровые занятия дома строятся вокруг них.
В ранние годы у Мики часто была простуда. Это присуще синдрому: у детей с трисомией слуховые и носовые проходы очень узкие. Были проблемы со слухом, плохо выводилась жидкость во время болезни. Мы даже делали шунтирование ушей: на барабанную перепонку ставят специальную трубочку, которая нормализует давление. Эти проблемы обычно проходят к школьному возрасту. Сейчас, когда ему уже четыре года, я не вижу, чтобы он сильно отличался от других детей с точки зрения здоровья.
Ещё у Мики занижено зрение, он ходит в очках, а у нас в семье ни у кого нет проблем с глазами. Но опять же это ему не мешает заниматься.
Самая большая проблема в нашем случае — это речь. Ребёнок уже находится на стадии, когда он всё понимает. Он может ответить на языке жестов или что-то показать. Например, в зоопарке знает всех животных, даже самых экзотических. Он знает русский алфавит, произносит вслух буквы. Но при этом сказать не жестом, а словом ему сложно. Нам приходится много заниматься.
Такое бывает у многих детей с трисомией: либо нечёткость речи, либо они очень долго не могут начать говорить. Кто-то не начинает говорить никогда
Помимо этого, у Мики больше проблем с балансом, чем у других детей. Это тоже свойственно детям с синдромом Дауна. Например, он хорошо физически развит, но ему сложно научиться кататься на велосипеде. Он хочет делать какие-то вещи, которые ему по возрасту уже можно, но они тоже ему даются не просто. Сейчас он катается на самокате, на беговеле, плавает.
Конечно, синдром сказывается и на поведении. Когда Мика не может что-то сказать, но очень хочет, он часто расстраивается. Из-за этого начинает либо плакать, либо кричать. Психологически сейчас он развит примерно на три года. Но в каких-то отдельных аспектах — на 4–5 лет. Он может написать слово «мама» по собственной инициативе, рисует.
Проблемы с речью усугубляются тем, что мы живём в Германии: дома мы разговариваем по-русски, а в общественных местах вокруг себя он слышит немецкий. С друзьями общаемся на английском. Ребёнок постоянно воспринимает три языка, ему это сложно. По-русски выполняет сложные просьбы и поручения, по-немецки понимает элементарные фразы.
В саду, куда он ходит с двух лет, всё на немецком. Воспитатели стараются и вводят язык жестов, чтобы ему было понятнее. Сейчас он уже полностью понимает распорядок дня, что от него хотят. Играет во все игры, ест, спит и делает всё, что положено по правилам садика.
С садами здесь проблем нет. Мы ходим в инклюзивный сад — и это чуть ли не каждый второй сад в Германии. Они отличаются только тем, что в них меньшее количество детей, чем в обычных. Например, у Мики в группе 18 детей. Из них два ребёнка с особенностями.
Детей с синдромом Дауна у нас в саду пять, и они ходят в разные группы. Кроме этого, могут быть дети с аутизмом, ДЦП
Воспитатели стараются таким детям уделить чуть больше внимания и поддержать их в сложных моментах. Стараются каждого ребёнка включить в общую систему.
Периодически они организовывают встречи со мной, чтобы я знала, как ребёнок успевает. Я знаю, что дома он делает намного больше — в саду более стрессовая обстановка. Они часто со мной советуются, чтобы просто знать, на что он уже способен.
Дети замечают, что Мика не может разговаривать, но им это не так важно. Они постоянно его берут с собой во все игры. Вокруг него вьются девочки, я такого даже не ожидала. Но оказалось, что очень многим детям совершенно не важно, разговаривает он с ними или нет. Они с удовольствием с ним играют, катаются с горки. Если Мике нужна помощь, помогают — например, не получилось надеть ботинки. Получается, что для других детей это тоже очень полезно: они учатся замечать, что другому нужна поддержка, причём без того чтобы он их об этом попросил. Выигрывают все.
Сейчас у него появились друзья-мальчики. У них тоже очень трогательные отношения: они всегда рядом. Мика не всегда может передать, что с ним случилось в течение дня, а они подходят ко мне и рассказывают. Мол, мы с Микой сегодня играли вот в это и делали то-то, я ему сегодня помог с рюкзаком.
Важная особенность: все дети, которые помогают Мике, старше него. Ровесники не помогают, он с ними просто играет: с динозаврами, с машинками, катаются с горки. С друзьями не из сада он любит играть в догонялки и прыгать на батутах.
Я знаю много русских семей с детьми с трисомией, которые живут в Германии. У меня никогда не было склонности быть в каком-то клубе или сообществе. Но когда родился Мика, мне стало интересно, как развиваются другие люди.
Есть ещё такой эффект: когда у тебя появляется ребёнок с синдромом, ты начинаешь автоматически любить всех остальных детей с трисомией
С обычными детьми у меня такого нет: некоторые мне нравятся, некоторые нет. Понятное дело, что все дети хорошие, но эмоции к ним разные. Но когда ты видишь другого ребёнка с синдромом, ты сразу понимаешь, что это такое, знаешь, что все они очень добрые и бесхитростные.
Они могут обидеться или ударить, но никогда ничего не делают из злых побуждений. Они могут отобрать игрушку или толкнуть, но не потому что хотят обидеть, а потому что не понимают, как можно по-другому: как попросить, как предложить какую-то игру. Кроме этого, ты понимаешь, насколько сложно им могут даваться какие-то вещи: это совсем по-другому, чем когда обычный ребёнок заговорил или пошёл.
У нас почти нет негативного опыта, даже в поездках. Мика очень жизнерадостный парень: я не знаю, как ему это удаётся, но он наслаждается жизнью настолько, что это заразно для всех окружающих. И это происходит каждый день: он может исполнить какой-нибудь танец на дороге, пропеть песенку — и всё время с улыбкой. Все люди, которые встречают его на улице, тоже улыбаются. Даже когда тебе очень плохо, этот ребёнок выведет тебя из дурного состояния. И это в любой стране.