Когда мне было шесть лет, мой район служил идеальной площадкой для активного и идиллического детства. На той же улице жило полдесятка моих сверстников, и мы быстро образовали свою детскую банду. Дни напролёт мы строили рампы для велосипедов, играли с мячом у меня во дворе и просто шатались по округе.
Мой район в то время ещё только застраивался, поэтому у нас было множество недостроенных домов для изучения. Когда строители покидали стройку по окончанию рабочего дня, мы на велосипедах ехали, чтобы посмотреть на то, что они успели сделать, и полазить по каркасам домов, вырастающих из покрытых грязью участков. Интереснее всего было исследовать двухэтажные дома. Нужно было взбираться по лишённым перил, недоделанным лестницам, чтобы наверху иметь возможность походить по балкам и покидаться вещами в своих приятелей.
А на тех участках, где ещё не было домов, мы устраивали грязевые битвы. Мы вырывали норы и швырялись кусками грязи друг в друга часами. В одном из прилетевших в меня кусков в середине оказался камень, ударивший меня прямо в глаз. Несколько дней мне пришлось полежать в больнице и перенести хирургическую операцию. Единственным утешением после всего этого для меня была возможность несколько недель носить повязку на глазу, прямо как у «одноглазого Уилли» из х/ф "Балбесы" (The Goonies). (Сейчас с глазом всё нормально, просто у него очень сильный астигматизм).
За нашим домом было гигантское поле, которое пересекал небольшой ручей. Мы с друзьями часами изучали его берега и давали названия найденным нами объектам на этой местности. Помню, как-то раз мы набрались храбрости и пошли по течению ручья, чтобы увидеть, куда он нас приведёт. Тогда мы нашли прохладный и укромный альков, и решили, что это идеальное место для форта. Мы построили форт из паллет и старых шин, найденных нами неподалёку, и провели много времени в нашем тайном убежище.
Пока я гулял, мои родители знали, что я был где-то поблизости, но точно не знали, где именно, и их это не волновало. Единственным правилом для меня была необходимость вернуться домой к ужину.
Перенесёмся на тридцать лет вперёд.
Как-то вечером мой шестилетний сын отправился во двор поиграть, против чего я не возражал. Но когда я через десять минут вышел, чтобы сказать ему что-то, его нигде не было видно. Я проверил задний двор и обошёл дом кругом. Затем я зашёл обратно, посмотреть, нет ли его внутри. Я искал во всех комнатах, выкрикивая его имя. В животе у меня зародилось волнение. Кейт тоже заволновалась и приняла участие в поисках. Мы снова проверили всё снаружи, потом внутри, потом опять снаружи, и всё время выкрикивали его имя. Я сел в машину и объехал вокруг квартала. Гаса не было. Казалось, он полностью исчез. Я снова объехал квартал, а Кейт в это время искала сына во дворе и в доме уже в который раз. Волнение перерастало в панику. В голове проносились ужасные мысли: кто-то его похитил.
Я позвонил в полицию и сказал, что не могу найти своего ребёнка. Они пообещали прислать своего сотрудника. Пара соседей вызвалась помочь нам найти его. Я вернулся в машину и увеличил круг поисков. Наконец, я заметил Гаса. Он был в нескольких шагах от дома его бабушки с дедушкой, живших в полумиле от нас. С чрезвычайным облегчением я посадил его в машину и привёз домой. Вскоре приехала полиция. Я робко признался им в том, что всё в порядке, и я нашёл своего сына.
И я задумался: не слишком ли я паниковал?
В свою защиту скажу, что Гас никогда не пробовал и не интересовался самостоятельными прогулками по улице, не говоря уже о том, чтобы в одиночку дойти до дома дедушки и бабушки. Это было внезапно и беспрецедентно. Но это породило другие сложные вопросы:
Почему ему не было интересно исследовать округу самостоятельно? Почему для него было ненормально уйти гулять, дойти не только до дома родственников, но и играть с другими соседскими детьми, как это делал я?
Но это гипотетический вопрос, поскольку в округе нет соседских детей, с которыми можно было бы играть; они все изолированы по своим домам. И это приводит нас к самому горячему вопросу: что произошло в нашей культуре с тех пор, как я вырос, чтобы произошла такая трансформация? Почему сегодня родители более осторожны?
Нормы ответственности родителей действительно сильно поменялись всего за одно поколение. Раньше дети ходили в школу пешком или ездили на велосипеде. Теперь им даже не разрешают пройти до остановки автобуса. Дети, спонтанно собиравшиеся вместе, теперь играют на специальных и контролируемых встречах. Родители выпихивали детей из дома, чтобы те гуляли и не возвращались до заката, а теперь они предпочитают, чтобы дети сидели дома, или хотя бы ходили не дальше своего двора.
Если родители выпускают детей из дома, то не отходят от них далеко. На типичной игровой площадке можно увидеть маму или папу, стерегущего своего отпрыска. Родители, распростёршие руки, чтобы поймать ребёнка, если он упадёт с турника. Родители, едущие по горке, с надёжно удерживаемым на руках ребёнком.
Серьёзно уменьшилось не только физическое расстояние, доступное детям, но и их возможности для активной деятельности.
Полвека назад мальчики часто везде носили с собой карманные ножи, а сейчас возраст, с которого родители не боятся давать своим детям острые предметы, существенно возрос. То же верно для спичек и зажигалок. Не говоря уже о том, чтобы дать ребёнку порулить, выезжая из гаража на дорогу, пока он сидит у вас на коленях.
И эти наблюдения за всё более разнеженным взрослением детей служат не просто для рассказа. Исследования показывают, что у современных детей жизнь более ограничена, чем у их родителей и бабушек с дедушками.
Несколько исследований в США, Европе и Австралии обнаружили, что за последние 50 лет радиус независимого передвижения детей уменьшился на 90%. Если дедушке в его детстве разрешалось уходить от дома на много миль, современный ребёнок измеряет это расстояние в ярдах. Согласно одному из британских исследований, в то время, как 80% третьеклассников в 1971 году позволялось ходить в школу пешком, к 1990-му году это количество упало до 9%, а сегодня оно ещё меньше.
Политика нулевой терпимости в школах хорошо задокументирована и уже приводит к таким ситуациям, когда отличницу отстранили от занятий за то, что она принесла с собой из дома столовый нож, чтобы порезать персик (она хотела поделиться им с одноклассниками). В некоторых школах уже запрещают бегать и играть в мяч, чтобы не получить травм, а игры типа салочек или хождения колесом требуют взрослого надзора.
Большинство взрослых могут инстинктивно чувствовать, как изменилась культура детства и родительского надзора. Сложнее будет понять, по какой причине произошёл этот сдвиг.
Я встречался с такой статистикой и такими примерами ещё до того, как у меня самого появились дети. Я помню истерию 2008 года по поводу «свободно гуляющих детей», начало которой дала колонка Ленор Шкенази [Lenore Skenazy] "Почему я отпускаю своего 9-летнего ребёнка одного на метро".
Это было за два года до того, как у меня появился Гас. И как все люди, не имеющие детей, я распланировал всю воспитательную работу. Что не так с людьми, критикующими Шкенази? Детей нельзя нянчить! Я точно знал, каким отцом буду – отцом, позволяющим своим детям свободно гулять, быть независимыми и заниматься рискованными вещами. Я собирался быть родителем свободно гуляющих детей!
Как и все другие убеждения по поводу воспитания детей, появившиеся до рождения ребёнка, это претерпело очень сильное изменение.
Я не потерял полностью свой идеал – я специально добивался того, чтобы дети делали «опасные» вещи – держали ножи, играли со спичками, махали молотком и запускали фейерверки. Я поощрял их на игры во дворе. Я брал их в походы, на рыбалку и на прогулки на природе.
Просто в какие-то моменты, например, когда они гуляли по улице самостоятельно, страх, сковывавший моё сердце, был сильнее, чем я себе представлял; и даже во время тех занятий, которые я им разрешал, мне было очень трудно бороться с желанием предотвратить каждую разбитую коленку или порез на пальце.
И хотя на тему чрезмерной родительской опеки написаны уже горы текстов, гораздо меньше мыслей было высказано на тему причины возникновения этого явления. Почему современные родители так сильно опекают своих детей? Ниже я излагаю несколько гипотез, порождённых как исследованиями, так и моими собственными размышлениями.
В среднем у людей сейчас меньше детей, чем раньше, и это повлияло не только на их терпимость к рискованным занятиям детей, но и на все остальные факторы этого списка.
Во-первых, чем меньше у родителей детей, тем больше времени они могут посвятить каждому из них. Поэтому, начиная с XIX века, когда рождаемость на Западе начала нисходящий тренд, дети всё реже были простым активом, используемым для домашнего труда, и всё чаще – существом, созданным для заботы и восхищения. Они, как говорит социолог Вивиана Зелицер, «стали экономически бесполезны и эмоционально бесценны».
Здравый смысл говорит, что эта «бесценность» должна возрастать, если в семье детей становится всё меньше. Родители, рискующие остаться бездетными, потеряют гораздо больше, если у них в семье всего один или два ребёнка, и с ними что-то случится. Уинстон Черчилль не шутил, когда советовал другу: «В семье должно быть четверо детей – один ребенок для матери, второй для отца, третий на всякий случай и четвертый – для продолжения рода».
Конечно же, родители, в семье которых есть много детей, не любят каждого из них меньше, и не найдут потерю любого из них менее разрушительной, чем родители меньшего количества детей.
Но, возможно, на подсознательном уровне многодетные родители немного более спокойно относятся к рискованным занятиям детей, а родители с одним-двумя детьми крепче держатся за них. У меня двое детей, и если что-то случится с одним из них, у меня останется только один. Не могу не согласиться с тем, что это влияет на чрезмерную опеку над моими детьми.
Также можно провести простой расчёт – чем больше у вас детей, тем меньше возможности следить за ними. Если детей двое, каждый из родителей может следить за одним ребёнком. Когда их трое или больше, родители физически не могут следить за ними всё время. Даже если они хотят их чрезмерно опекать, они физически на это не способны.
Многих детей растят в семьях, где оба родителя работают полный день – это происходит чаще, чем раньше. Но, как ни странно, и отцы, и матери проводят больше времени со своими детьми – больше, чем в 60-х.
Возможно, это происходит потому, что сегодняшние родители, многие из которых выросли в 70-х и 80-х, когда количество разводов било рекорды (несмотря на популярное заблуждение, их количество с тех пор уменьшается), хотят создать тесную семью, которой не было при их взрослении. В то же время, поскольку оба родителя работают, они чувствуют вину за то, что не проводят достаточно времени с детьми.
Объедините всё это с культурой, подчёркивающей важность воспитания и взаимодействия с детьми в деле максимизации эмоционального и образовательного развития ребёнка. Когда в семье меньше детей, родители больше сил тратят на достижение успеха каждым из детей, и считают, что обязаны заниматься микроменеджментом их развития. Поэтому, если мама из 1950-х оставляла детей играть самостоятельно, её современная версия должна играть вместе с ними и постоянно взаимодействовать с детьми. И эти ожидания по поводу более интенсивного взаимодействия легли грузом не только на матерей, но и на отцов. Раньше функция отцов в воспитании была более периферийной, теперь же от них часто ожидают (да они и сами этого хотят) большего участия в этом деле. Сегодняшние отцы проводят в 4 раза больше времени с детьми, чем делали их отцы в 1965-м.
В результате этой комбинации из работающих родителей и высоких ожиданий, когда мамы с папами возвращаются с работы, весь день не видев детей, они часто не согласны на то, чтобы дети уходили гулять самостоятельно – это ведь укоротит единственное окошко возможности провести время всей семьёй. Родители чувствуют, что не должны отпускать от себя детей и интенсивно общаются с ними.
И хотя я и Кэйт работаем только во время учебных часов в школе (и затем уже ночью, когда дети идут спать), я могу засвидетельствовать наличие этого явления. Мы чувствуем себя обязанными проводить больше времени с Гасом и Скаут в наше свободное время, особенно когда они были очень юными. Теперь же, ненамеренно, хотя они уже достаточно взрослые, чтобы играть самостоятельно, они всё ещё держатся за нас и хотят проводить с нами всё своё время.
Мне бы и в голову не пришло играть с моими мамой и папой, когда я рос, и я пытаюсь объяснить этот факт Гасу и Скаут. Но из этого мало что выходит. Я не могу винить их за такую привязанность – мы сами создали эту проблему.
Вместе с желанием максимизировать потенциал детей появилась и строгая структуризация их внешкольной деятельности. Больше уроков музыки после школы и занятий спортом. Начать можно с любого возраста. Трёхлетки занимаются гимнастикой, играют в футбол (в хаотичный выпас стада котов, который зовут «футболом»), и занимаются йогой вместе с мамами. Предоставить ребёнка самому себе – значит, дать его возможностям атрофироваться. Это почти что пренебрежение.
В результате такого загруженного календаря, как пишет Ханна Розин из Atlantic Monthly, получается, что когда дети не проводят время с родителями, они находятся под надзором других взрослых, в школе или на игровом поле:
«Когда я была маленькой, моя мать не работала помногу, но и со мной она не проводила много времени. Она не организовывала мои игровые встречи, не возила на уроки плавания, не давала мне послушать музыку, которая ей нравилась. В будни после школы она просто ждала, что я приду ужинать. На выходных я вообще редко её видела. Я же, с другой стороны, провожу каждый час воскресенья с тремя своими детьми, отвожу одного на футбол, другого в театральный кружок, третьего – к друзьям, или просто провожу с ними время дома. Когда моей дочке было 10, мой муж вдруг понял, что за всю свою жизнь она не провела более 10 минут без надзора взрослых. 10 минут за 10 лет».
Когда дети принимают участие в структурированных занятиях, за ними часто приглядывают не только их учителя и тренеры, но и их родители. Десятилетия назад родители могли просто отвезти ребёнка на практику (или день рождения), а теперь они часто остаются в качестве зрителя, чувствуя, что должны наблюдать за развитием ребёнка, и просто на случай, если они ему понадобятся. С таким надзором, как пишет Розин, сегодняшние дети «принимают то, что за ними всё время следят, как само собой разумеющееся».
С 1980-х до начала 2000-х количество свободного времени у детей в среднем уменьшилось на 9 часов в неделю. У детей не осталось времени для свободных, неструктурированных игр – в которых они чаще всего могли рисковать и изучать пределы своих возможностей.
Я заметил, что чем старше становится Скаут, и чем больше она может играть с Гасом, тем проще им отдаляться от нас с Кейт и играть самостоятельно. Из этого я сделал вывод, что нежелание Гаса играть самостоятельно, хотя и связано с тем, что я его баловал, также просто зависело от того, что у него не было партнёра для игр. Поскольку по соседству у него не было сверстников, ему пришлось ждать, пока подрастёт Скаут и сможет стать его партнёром по играм.
Вспомните, когда вы по большей части делали различные открытия и занимались самыми рискованными делами. Вероятно, когда вы были среди других детей. И хотя независимые игры для проверки пределов своих возможностей дети начинают самостоятельно, полностью такие занятия расцветают именно в контексте соседских «банд». Освободившись от взрослого надзора, дети подначивают друг друга на рискованные вещи – такие, на которые самостоятельно они бы не отважились.
С уменьшением количества братьев/сестёр и соседских детей эта, прежде центральная часть детского опыта, по-видимому, исчезает.
Конечно, никакое обсуждение чрезмерной опеки не обойдётся без роли технологий. Даже если бы в прошлом родители хотели удерживать ребёнка в четырёх стенах, ему там было мало чем заняться. Родители не хотели общаться со скучающими детьми, как и дети не хотели скучать, поэтому последние выгонялись наружу – если только дети сами уже не сбегали из дома по собственной воле.
Сегодня, при наличии виртуального мира, который может исследовать каждый ребёнок, родители вполне могут оставить ребёнка дома. Дети развлекаются со своими электронными устройствами, а родители спокойны, зная, что их ребёнок дома.
В то же время технологии также увеличили наши ожидания по поводу доступности связи между людьми. Совсем не так давно люди любого возраста могли связаться друг с другом только по проводным телефонам. Было время, когда человек был абсолютно недоступен, и с этим приходилось мириться.
В эру GPS и смартфонов наши ожидания сильно изменились и увеличились. Мы ожидаем, что можем связаться с кем угодно в любое время. И это ожидание повлияло на процесс воспитания детей. Для поколения моих родителей невозможность связаться со своими детьми на промежутках в несколько часов была нормальной; для моего поколения это кажется странным и пугающим.
В 1978 году родители мальчика, который в результате падения с горки на детской площадке оказался парализованным и повредил свой мозг, отсудили у департамента парков Чикаго $9,5 млн после тяжбы, продолжавшейся семь лет.
После этого комиссия по общественной безопасности США выпустила «Инструкцию по безопасности общественных игровых площадок», в которой были перечислены предложения по усилению безопасности оборудования. И хотя они задумывались, как рекомендации, управляющие парками по всей стране в страхе перед подобными тяжбами провели несколько десятилетий, упорно превращая игровые площадки в более спокойные, безопасные – а многие просто скажут, в более стерильные – места для игр.
Совсем недавно на ближайшей к нам детской площадке разрушили металлические конструкции для лазания и горку, и поставили пластиковые сборные конструкции на платформе, отделанной резиной. Что забавно, половина из новых конструкций рассчитана на то, чтобы на них вращаться – видимо, разработчики считают, что лучше заменить страх высоты тошнотой от головокружения. И забавно, что дети всё же пытаются использовать это оборудование «опасными» способами, такими, для которых оно не было предназначено – они забираются наверх, вместо того, чтобы следовать его предопределённым функциям. Можно заменить оборудование, но нельзя поменять сердце ребёнка.
Правила, управляемые судебными тяжбами и рост стоимости страховок в школах и клубах однозначно пытается разровнять ландшафт этого сердца. Нулевая терпимость к оружию, запрет на футбол и американский футбол на переменах – инструкции для Скаут содержат огромное количество отказов от ответственности в области безопасности, и лишают её детство слишком многих сюрпризов, рисков и весёлого времяпрепровождения.
В наше время приходится бояться не только исков, но и назойливости своих соседей. Даже если вы позволите своим детям свободно гулять, это будет выглядеть так необычно, что обязательно будет осуждено вашими сверстниками (а также родителями и родителями супруга, которые, хотя и воспитывали когда-то своих детей точно так же, уже не считают это приемлемым способом воспитания). Что более важно, так это то, что эти наблюдатели могут натравить на вас власти.
За единственное поколение поведение, бывшее общепринятым, стало незаконным подверганием детей опасности. Можно найти публикации о множестве случаев, когда обеспокоенные граждане звонили в полицию и сообщали, что чужие дети гуляют в одиночестве. Их родителям затем приходилось отбиваться от обвинений в небрежном отношении к детям и подвергаться расследованию со стороны органов опеки. Одни родители были обвинены в пренебрежении к детям из-за того, что они оставили 11-летнего сына играть в своём дворе одного на полтора часа. Других родителей обвинили в том, что они оставили ребёнка в машине без присмотра, всего на несколько минут отбежав в магазин.
И даже если подход к свободному воспитанию детей не окажется опасным с точки зрения закона, он может быть опасным с социальной точки зрения. Если вы – родитель, расслабленно сидящий на месте, в то время, как другие носятся со своими детьми, вас могут посчитать неподходящим опекуном. И если чужие упрёки легко отвергнуть, то давление, связанное с необходимостью воспитывать детей по-новому, заразительно. Даже люди, считающие новые нормы глупыми, чувствуют давление, загоняющее их в общую струю.
Боязнь преступности, или Иллюзия контроля
Одной из самых очевидных причин чрезмерной опеки детей – идея того, что если 30-40 лет назад детям можно было гулять самостоятельно, то теперь мир стал более опасным. Когда мы продолжим обсуждать эту тему в следующих постах, мы обратимся к реальной статистике по поводу того, повысилось или понизилось число таких преступлений, как похищение детей. Но я уверен, что мне не нужно вставлять сюда спойлер, чтобы скрыть заявление: мир не стал опаснее с тех времён, когда я был маленьким.
Почему же нам кажется, что это не так?
Многие обвинят в этом появление новостных сетей и веб-сайтов и их постоянное сенсационное освещение похищений, насилия, убийств и т.п. Если рассуждать так, получается, что хотя реальные цифры по преступности в большинстве мест падают, нам кажется, будто они растут, поскольку изображения насилия и трагедий заполняют наши экраны и постоянно попадаются нам. Не происходит больше плохих вещей, просто нам кажется, что их стало больше, потому что их непропорционально часто освещают.
И хотя этот аргумент часто используется не только в области преступлений, связанных с детьми, но и для объяснения того, почему людям кажется, что мир в целом стал опаснее, мне он никогда не казался убедительным. Просто идея о том, что мы потребляем больше новостей, чем раньше, исторически неверна.
Полтора столетия назад у людей не было интернета, но газеты выпускались по нескольку штук в день. Можно было взять утреннюю, дневную и вечернюю газету, а иногда и промежуточный выпуск, когда случалось нечто экстраординарное. А освещавшиеся тогда в «жёлтых изданиях» истории были по меньшей мере такими же сенсационными, как сегодняшние. Если не верите, проверьте архивы газеты XIX века National Police Gazette. Так что, хотя граждане той поры и не были всё время на связи, их аппетит к новостям был таким же большим, и удовлетворялся вполне регулярно.
Может быть, современные новости стали более визуальными? В старых газетах были чёрно-белые иллюстрации и фотографии. Сейчас у нас есть больше фоток, плюс бесконечные видеотрансляции – и всё это в цвете. Возможно, невинные лица похищенных детей и видеозаписи их горюющих родителей подают историю слишком живо и больше берут за душу?
Вероятно. Но и такое объяснение не может объяснить всю картину.
В 1800-м году 43% детей в мире умирало, не дожив до пяти лет. В 1961 процент детской смертности составлял 18,5%. Сегодня для всего мира он составляет в среднем 4,3%, а в США он гораздо меньше. В 1935 году на каждые 100 000 детей в возрасте до четырёх лет приходилось по 450 смертей, сегодня их всего 30. Очень многие родители столетия и десятилетия назад не просто наблюдали истории об умирающих детях, но и сами испытывали это на себе. В семьях их соседей, в их собственных семьях. Если посетить кладбище XIX века и увидеть, как много надгробий увенчано слишком коротким промежутком между рождением и смертью, можно на себе прочувствовать, каким обычным делом раньше была потеря ребёнка.
Конечно, множество из этих смертей случалось по вине болезней, но исторические записи свидетельствуют, что многие дети погибали случайными и неожиданными способами: при неправильном обращении с инструментами и оружием, из-за падения в огонь, из-за нападения диких зверей. Родители тех времён переживали увечья и смерть детей не меньше, чем мы сегодня – и всё же они меньше, а не больше, защищали своих детей.
Чем же можно объяснить такой парадокс?
Мы опять возвращаемся к количеству детей в семье. У родителей прошлого века могло быть по десять детей, и они знали, что несколько из них всё равно не доживут до взрослого возраста. Но существует ещё и разница в мировоззрениях. Расхождение философий.
Одно из объяснений появления чрезмерной опеки над детьми – то, что мир сегодня кажется неопределённым, и что выращивание и безопасность детей кажутся нам одними из немногих вещей, которые мы можем контролировать. Но сложно представить, что люди, жившие, когда почти половина их детей могла умереть, не дожив до 5 лет, не считали мир жестоким и неопределённым. Мир всегда был неопределённым. Изменилось только то, как мы реагируем на его неопределённость.
В прошлом, когда науки и технологий было меньше, люди считали жизнь больше подверженной влиянию судьбы и божественной воли. Поскольку они не могли контролировать эти силы, они просто делали всё, что могут, и принимали, что всё остальное будет таким, каким будет. Нельзя избежать определённого количества страданий в жизни.
В наше время знания и технологии сильно разрослись, как и наши ожидания по поводу возможностей контроля. Живя в нерелигиозном обществе мы видим, что возможность влиять на свою жизнь почти полностью находится у нас в руках. Нам завещали инструменты, способные помочь нам и нашим детям жить дольше, проще, безопаснее – и это повлияло на нашу перспективу. Если наука и технологии могут спасти миллионы жизней, не разумно ли спасать их всех? Все трагедии, даже смерть от старости, начали казаться предотвратимыми. Эта точка зрения и миф о всемогущем прогрессе не может не влиять на наш процесс воспитания детей. Почему каким-то детям приходится получать увечья? Почему дети должны умирать? Наша вера в возможность полного контроля всеобъемлюща; если сильно постараться, можно перехитрить все трагедии.
Но конечно, эта вера иллюзорна. Капризы судьбы всё ещё работают так же, как и раньше. Игральная кость шанса всё ещё катится. Наши попытки проверять и ограничивать, регулировать и устраивать, могут, конечно, помочь избежать некоторых опасностей, но никогда не могут устранить их все. Случайность диктует неизбежность риска. Но наши попытки уничтожить неуязвимое по понятным причинам продолжаются, и умножаются, когда цель кажется всё ближе и ближе – хотя она и остаётся вечно вне нашей досягаемости.
Заключение
Когда я привёз Гаса домой с его приключения с путешествием, я попытался совсем не злиться на него. Я не хотел, чтобы он думал, что сделал что-то плохое. Я сказал ему, что я рад и горжусь тем, что он решил уйти погулять самостоятельно, и волновался только потому, что он не сказал мне, куда собирается уйти.
И, несмотря на то, насколько ужасным было моё ощущение, что его похитили с нашего двора, на следующий день я снова разрешил ему пойти поиграть самостоятельно. Но готов ли я к тому, что он в одиночку пойдёт к дому своих дедушки и бабушки? Мне кажется, что для этого ему надо немного подрасти. Я всё ещё пытаюсь понять, какие ограничения необходимо вводить.
Новый стиль воспитания детей не лишён достоинств. Возможно, он защитил детей от парочки случаев астигматизма. И дети проводят больше времени с родителями, особенно с отцами, и вырабатывают с ними близкие отношения. Я не считаю, что должен отказываться от роли авторитета, чтобы дружить с детьми на равных, но мне нравится, что мы с маленьким сыном так много делаем вместе. Кажется, что это хорошо для него и для Скаут. Дети, проводящие сегодня больше времени со взрослыми, кажутся более взрослыми, чем дети прошлого.
Но статистика по поводу того, защищает ли чрезмерная опека от увечий и похищений, не особенно сильна, а преимущества такого воспитания не кажутся сплошь розами и песнями. За нашу тесную взаимосвязь приходится платить.
Оказывается, что иногда, когда вы пытаетесь подавить одну опасность, вместо неё просто возникает другая. Стараясь обеспечить нашим детям безопасность в каких-то вопросах, мы лишаем их безопасности в других. И в следующий раз мы обсудим именно риск запрета детям на совершение рискованных поступков и необходимость сбалансировать обе части уравнения.